– Садитесь, дорогой адмирал. Не возражаете, если мы попросту?
Ловко вогнал штопор в осмоленную пробку, выдернул ее так привычно и хватко, что любой российский пьяница замер бы восхищенно. Протянул Мазуру бокал, плюхнулся в кресло и сказал абсолютно не державным тоном:
– Скиньте пиджак, если хотите, эта штука весит фунта полтора... Будьте, как дома, разговор у нас долгий.
И панибратски похлопал Мазура по колену. Повесив пиджак на спинку резного кресла, Мазур пригубил вино – отменное – и сказал нейтральным тоном:
– Честно говоря, господин президент, успехом я во многом обязан своей напарнице, оставшейся без всякого вознаграждения...
– Ей что, в с е р ь е з нравятся эти бляхи?
– Наверное, – сказал Мазур. – Молодая еще...
– Будьте уверены, я ей нынче же вручу орден, – сказал президент, глядя весело и хитро. – Не такая уж я неблагодарная скотина. Но – в приватнейшей обстановке, с глазу на глаз. Дорогой адмирал, наша республика значительно продвинулась по пути цивилизации и прогресса, но, увы, осталось еще столько старых, консервативных традиций... Честью вам клянусь, меня не то что не поймет общественность – форменным образом возмутится, если я п р и л ю д н о буду награждать женщин. Совершенно неважно, европейских или местных. У большинства до сих пор это в сознании не умещается – что можно награждать ж е н щ и н у. Пережитки, что поделаешь... Приходится с ними считаться. Значительная часть нашего народа еще находится в плену патриархальных установлений. На меня косятся уже из-за того, что ограниченное число женщин присутствует на официальных церемониях. А уж прознай кто, что я вручаю женщине орден... – он с комическим ужасом схватился за голову. – Я же отец нации, черт побери! Обязан подчиняться неписаным традициям...
Это был совершенно другой человек – раскованный, веселый, без тени величавости. Только оставшиеся на нем синие штаны с золотым генеральским лампасом напоминали, что с Мазуром простецки болтает президент и отец нации.
– Если уж совсем откровенно, эти побрякушки, – президент дернул головой в сторону небрежно брошенного кителя, – мне совершенно не нужны. Вы не представляете, какая мука – таскать на себе добрый десяток фунтов золота. Но опять-таки патриархальные традиции, адмирал. К демократии и цивилизации нужно продвигаться строго отмеренными ш а ж о ч к а м и. Народ наш еще не вполне созрел для решительных перемен. И у него есть свои, прадедовские представления о том, как должен выглядеть н а с т о я щ и й вождь. Чин не ниже генеральского, золото на погонах, куча орденов... В парадном виде я внушаю подлинное уважение – а, кроме того, люди подсознательно гордятся, что у них т а к о й вождь, импозантный, залитый бриллиантовым сиянием, блеском золота, шагая за таким вождем к новым свершениям, они словно бы и сами в ы р а с т а ю т в собственных глазах...
«Ну, прохвост, – с искренним уважением подумал Мазур. – Я-то думал, он эту мишуру развел по собственным побуждениям души... А у него циничная философская база подведена».
– Вы у нас бывали двадцать лет назад и, я так понимаю, неплохо знаете историю республики, – сказал президент. – Помните профессора Модиньята?
– Припоминаю, – сказал Мазур.
– Черт побери, он был одним из лучших наших лидеров! – сказал президент, подливая Мазуру вина. – Умнейший человек, ладил с племенными королями, в международной политике прекрасно ориентировался, экономическая программа у него была не из глупых... Но чем все кончилось, вспомните. Его сверг генерал Кисулу. Между нами говоря, болван болваном, я работал при нем в министерстве промышленности и прекрасно знаю, что это был за фрукт... Но! – он значительно воздел палец. – При всех своих несомненных достоинствах профессор проигрывал в самом существенном: он был чистейшей воды ш т а ф и р к а. Вылитый «чокнутый профессор» из голливудского фильма: непричесанный, в дешевых очках, мятом пиджачке без единой регалии. А ведь мог бы присвоить себе любое звание и обвешаться орденами с ног до головы, умные советники ему не раз намекали, напоминали о патриархальном сознании народа, но наш интеллектуал не хотел слушать... А Кисулу... Вы его не видели вживую, конечно. Много потеряли. Дурак дураком, но вид! Осанка! Алый с золотом мундир, ордена сверкают, сабля наголо, фуражка золотом шита... Наполеон Бонапарт! Вот э т о наш темный народ прекрасно понимал, э т о на него действовало, как бумажка в сотню долларов на уличную шлюху... И бедняга профессор отправился в изгнание, так на чужбине и помер... А будь он в раззолоченном мундире, появись он перед публикой во всем блеске, когда Кисулу повел танки на столицу, еще неизвестно, как обернулось бы все... Вы согласны?
– Совершенно, – сказал Мазур.
– Орденом вы не особенно довольны, а? Несмотря на то, что он – высший? Ну, признайтесь.
Тщательно подыскивая в уме наиболее дипломатические обороты, Мазур ответил:
– Не могу не признать, господин президент, что в некоторых отношениях так и обстоит, поскольку у меня...
– Да бросьте вы эти дурацкие церемонии! – жизнерадостно рявкнул президент, хлопнув его по колену. – Неужели вы еще не поняли, что со мной можно з а п р о с т о? Ну, относительно запросто, я как-никак лидер и все такое прочее... Однако можете держаться не так скованно. Бьюсь об заклад, вы думаете что-то вроде: а на черта мне эта бляха, толку-то от нее... Правда? Так вот, я вам сейчас подниму настроение...
Он встал, прошел к столу и достал что-то из ящика, приговаривая:
– Сейчас вы у меня повеселеете, голубчик мой, сто против одного ставлю...
Раскрыл книжечку, аккуратно вырвал из нее листок и протянул Мазуру. Тот взял чек, но от некоторой растерянности не мог сразу определить сумму.